Ахура сбежал из своего заточения. Конечно же сбежал, это было очевидно, хоть они и пытались себя убедить в обратном. Если в детстве он еще верил в сказки которые ему рассказывала Медуза о том, что пройдет немного времени и он сможет жить, как нормальный ребенок вместе с папой и мамой, то с годами, прелестная картинка иллюзий на счастливое будущее, развеялась, как дым. Его настроение с каждым ее визитом становилось все хуже, это нельзя было не заметить, хоть он и счастливо улыбался при виде матери. Она не оставляла его никогда, при малейшей же возможности неслась к нему, чтобы он не опускал руки, видел и чувствовал, ее поддержку. С Громом это сработало, с сыном же не получилось. Характер не тот. Маменькин бунтарский нрав и не желание мириться с ситуацией, в приправу с силами отца привели к тому, что они сейчас имеют. Если бы король не был столь упрям, если бы помог сыну, рассказав какого было ему в юные годы сидеть взаперти, быть может быть тогда все было по другому, все было совсем иначе. Но...
Медуза стояла у парадных дверей элитного дома, сжимая в руке изрядно потрепанную бумажку с адресом. Земные друзья вновь ее не подвели. Ахуру вычислили довольно быстро, а вот с его местонахождением пришлось повозиться, но для своей венценосной соратнице они постарались на славу. И вот теперь, она не решалась подняться по лестнице, чтобы наконец-то увидеть своего сына. Сердце ее разрывалось, когда он был в закрытом крыле дворца, но тогда она хотя бы знала, где он и что с ним все в полном порядке. Теперь же, она изнуряла себя мыслями, догадками, предположениями. Ее первый визит на землю был весьма поучительным. Не все те, кто мило тебе улыбаются могут оказаться твоими друзьями, возможно им просто нужна твоя сила. Это как выпустить тигра, который жил в доме, куда-то в дикую природу, без подготовки, без пробных тренировок. Он все так же остается тигром, крупным хищником, способным разорвать противника, но справится ли он с теми, кто обладает таким же силами или противников крупнее и сильнее его? Королева знала, что сын ее способен за себя постоять, но так же знала, что в мире есть существа, куда более опасные и куда более могущественные, обладающие такими силами, от которых замирало дыхание. Что ж она будет верить в лучшее. Иного выхода у нее не остается.
Медуза сделала шаг, еще и еще, и вот она уже входит в просторных, ярко освещенный холл. Консьерж, часто хлопает глазами. Даже в человеческой одежде, она выглядит слишком необычно, ее длинные, насыщенного рыжего оттенка волосы привлекают внимание. Она старается ими не шевелить, но получается это не всегда. Мужчина продолжает на нее зачарованно смотреть, чем собственно королева и пользуется, лучезарно улыбнувшись, она проходит вперед, туда где располагаются лифты, стараясь не мешкать и держаться уверенно. У нее это получается, правильно подавать себя, не бояться публичных мероприятий и всегда, абсолютно всегда держаться и выглядеть с достоинством, это именно то, что в нее вдалбливали с самого детства, готовя к королевской участи. Лифт двигается медленно и двери его успевают закрыться ровно в тот момент, когда до консьержа доходит, что эта рыжеволосая дама, не живет в этом доме, да она в принципе даже не представилась и не объявила к кому пришла с визитом.
Она выходит на нужно этаже, и быстрым шагом исследуют коридор в поисках двери с нужной цифрой. Бумажка в руке смята до предела, единственное что с ней теперь можно сделать, так это выкинуть в мусорное ведро, но к сожалению их нигде нет.
Секундное замешательство и по коридору разносятся три глухих удара в деревянную дверь.

Хрупкая ручка легла на голову черной змеи, любовно обвившейся вокруг шеи. Тонкие, словно девичьи, пальцы очертили пару грубых чешуек ползучей твари у шипастого хвоста.   Змея покорно прекратила шипеть и, тем самым, отвлекать от наблюдения. Черти так и вились около новой души, гневно отгоняя бесов. Добычи на седьмом круге ада и так немало, так почему же аж три черта уже не первый час перебрехиваются между собой, не давая друг другу работать? Мальчик задумчиво склонил головку к плечу, смотря в спину крутившейся у витрин женщины. Гуляя по одной и той же улочке, она то и дело оборачивалась к своему отражению, рассматривая себя с разных ракурсов, трясла золотистой шевелюрой, и не могла себя заставить оторваться от самолюбования, чтобы спросить у мимопроходящих, где она находится.  По крайней мере, именно вопросы о своей нескромной персоне и нынешнем месторасположении волновали эту душу. Правда, к радости чертей, — меньше, нежели вопрос о том, откуда же такая красота взялась, да такая, что глаз не оторвать. Незаметно приблизившись к восхищенной особе, в считанное мгновение, а может, и в вечность, преодолев разделяющее их расстояние, мальчик молча воззрился на дерущихся чертей залитыми синевой глазами. Глазами стеклянными и слишком большими для детского личика, отчего оно казалось кукольным.  Возмутители спокойствия, прежде не ощущавшие присутствия бледного ребенка, исчезли так быстро, насколько могли.
— А вы кто? — окликнул молодую женщину мальчишка, протягивая руку, чтобы ухватить златовласку за юбку. Змея, скользнувшая на правую руку и надежно обвившая ее, тоже вознамерилась поучаствовать в поимке, разинув редкую на клыки пасть, полную яда.
К удивлению, душа оглянулась быстрее, чем мальчик поймал ее. Не понадобилось. Она с недоумением воззрилась на синеглазого ребенка, и все ее существо наполнялась едкой горечью. Мысли грешницы эхом отдавались в ушах архидемона. «Какие у него красивые глаза! Какая цветущая молодость! Молодость!». 
— Так кто вы? — Тонкие губы расплылись в улыбке. Фальшивой, но лучше всякой настоящей в своем безукоризненном исполнении.
— Я не помню. Не знаю. Может быть, ты знаешь? Я так красива, ты наверняка видел меня прежде! Любой бы запомнил меня! — Женщина снова устремила взор к своему расплывчатому витринному отражению. Это стекло не отражало уродливых шрамов, что обрамляли лицо этой угасающей души. И видеть кончики своих волос, превратившиеся в паучьи лапки, она тоже не могла. Но лицо ее действительно было безукоризненно прекрасным. Ангельски красивым. Именно за него она и держалась своими длинными пальцами с огромными ярко-фиолетовыми ногтями. В груди мальчишки ёкнуло терпение и нещадно громыхнуло сердце, словно раздвигая ребра, а потом сладостно затрепетало, требуя хлеба и зрелищ. Действительно прекрасное лицо. Алмаз, отшлифованный и ограненный лучшими пластическими хирургами в сияющий и чистый, как ангельская слеза, бриллиант. Мальчик видел смертную жизнь этой души, словно был непосредственным ее участником. Подобно Нарциссу, эта женщина утонула в пучине беспросветного самолюбования. Человек — не Бог, и допускает порой серьезные ошибки с летальным исходом, особенно хирурги. «Ты даешь им все, что нужно для того, чтобы мы не сидели без дела, Отец. О твоей жестокости уже слагают легенды».
— К сожалению, нам не доводилось встречаться, — наигранно виноватая улыбка, приправленная восхищением чужой красотой, — но вы правы: теперь я вас точно не забуду, вы божественно красивы!
Женщина восторженно ахнула, складывая ладони вместе и прислоняя их к щеке.
— Какой славный мальчик! А что это за место?
— О, миледи, это лучшее место, где вам только доводилось быть, — напевно ответил мальчик. — Здесь живут самые красивые и самые умные люди. Уж можете мне поверить, в их числе вы — одна из прекраснейших! — Машинально мальчик, несмотря на свой юный возраст, отвесил чертовски галантный поклон.  Широкая улыбка так и замерла на лице души.  — О! Что это? Кажется, я вижу морщинку… — Смахнув левой рукой серебристые волосы с лица, мальчишка прищурился, всматриваясь в лоб грешницы. Та испуганно взвилась, чуть ли не взвизгнула, прислоняясь к витрине практически вплотную, то и дело причитая, что подобное кощунство просто невозможно.
— Не видно… — заскулила несчастная, даже не пытаясь скрыть легкую капризную дрожь.
Ничего не оставалось, кроме как поставить перед ней самое настоящее зеркало, отражающее в полный рост. Вперившись жадным взором в свою физиономию, женщина растягивала кожу пальцами, вертела головой и так и сяк, проверяя, с каких ракурсов и что видно. Ее лицо замерло перед старением на века в своей искусственной безупречной натянутости и гладкости.
— Не вижу! Нет ничего такого. Странно, я же помню, что меня знали многие. Толпы. Почему же здесь никто не обращает на меня внимания?! Раз уж ты говоришь, что я лучшая…
— Одна из лучших, — аккуратно перебил ее мальчик. Как и ожидалось, это уточнение не нашло радостного отклика в душе смертной. — Не огорчайтесь, милая. Просто ваше место временно заняла другая…
Взгляд стеклянных глаз тоскливо опустился к земле, цепляясь за босые ребяческие ноги и край черных штанин.
Сияние души полыхнуло.
— Как это? Кто она? Где? Мне надо с ней разобраться. Нет никого прекрасней меня, пусть знает свое место!
— Одна юная дурочка. Не думаю, что вы можете поравняться с ее цветущей молодостью, — с присущей ему холодностью отметил мальчик. Глубоко в душе сохранился всепоглощающий страх перед старостью и увяданием, посему совершенно не удивительно, что грешница бросила мальчишке что-то гневное и повелительно наказала отвести ее высочество к зазнавшейся малолетке.
Змея угрожающе зашипела, то разжимая, то сжимая свои кольца на тонкой руке. Утихомирилась она после легкого смиренного вздоха.
Отвести злящуюся душу к потенциальной конкурентке было проще простого. Любая из здешних сойдет. Залюбовавшись шевелением паучьих лапок на кончиках волос своей жертвы, мальчик чуть было не прошел мимо неплохого экземпляра.
— Вот она! — он указал пальцем на проходящую по другой стороне улицы девушку. Ее волосы превратились в сросшиеся рога, стирающие спину в кровь, ее лицо было одним сплошным ожогом, но тем ярче был гнев златовласой души.
Видя то, с какой гордостью и себялюбием несет себя по дороге эта воздушная дева, наша героиня набросилась на конкурентку, цепляясь длинными ногтями за ее кожу, раздирая, нещадно разбивая голову рогатой о бордюр.  Астарот молча наблюдал за происходящим немигающим взглядом.  Его душа тратила немало энергии, пока терзала другую, превращая черепушку несчастной в кашицу. Свет ее неумолимо гас. Не сказать, чтобы простая прохожая не сопротивлялась, но явно была не готова отразить нападение.  Астарот, конечно, любил иллюзии, но сейчас ему хотелось, чтобы все было реально.  Избранная остановилась только тогда, когда прекратились судороги избитой и размозженной.
— Теперь я самая красивая! — радостно кричала душа, глядя на проходящих, ожидая их реакции, их восхищения. Но те были слишком заняты собой-любимыми. Это ничуть не смущало, но архидемон таки решил потешить счастливицу иллюзией всеобщей любви и абсолютного преклонения перед ней. Она, сияя улыбкой, в последний раз посмотрела на дело рук своих, покрытых кровью, и обратила лицо к затянутому темно-красным небу, заливисто смеясь. Громогласно. Счастливо. В абсолюте эйфории. Чувствуя себя бесконечно прекрасной, она смеялась, не стесняясь рассыпающегося лица.

♦ Ваша идея:
Помните историю Мордред?
Конечно помните, она известна даже младенцам, поучительная в какой-то мере, но вряд ли и вполовину правдивая. И кто уж разберет, кто прав, кто виноват?
И чья вина, что сестра великого короля так и не поняла, что любовником, зачавшим ей дитя, был не ее брат, а демон, принявший его обличье? И вполне объяснима в таком случае её озлобленность на "предателя"-брата, наотрез отказавшегося признавать ребенка и женившегося на другой.
С молоком матери Мордред впитал этот яд, так до конца и не поняв. почему на поле той битвы он проиграл, ведь Справедливость должна была восторжествовать, разве нет? Ведь во всем виновен отец… он вообще не понял, что не умер, вернее, не сразу, просто пару ночей провел среди трупов павших врагов и недавних друзей. Лишь на третий день, когда стало ясно, что смертельная, казалось бы, рана, затянулась, пусть и не до конца, а пусть слабое, но вполне способное двигаться тело можно "отвести" подальше, к ближайшему лесу, он уполз с поля битвы.
Далее историю персонажа можно повернуть по-разному, включая просто жизнь с осознанием неправоты матери и попытками примириться с собственным бессмертием. Так как маги старше 250 лет недоступны к регистрации, прошу возможности взять куда более старшего мага-ифрита - колдовать полноценно он не сможет, лишь снимать боль (и то, не столько снимать, сколько принимать ее на себя) и крайне медленно залечивать травмы и мелкие болезни. Если и это нельзя, ну, буду думать над тем, что его спас вампир.
На данный момент планируется сделать его врачом в городской больнице, достаточно желчным и язвительным, но любящим свою профессию и настоящим профессионалом. Скрывает свою сущность, ведя жизнь обычного человека. Вляпаться во что-то сверхъестественное - запросто, просто персонажу это будет не очень, ввиду того, что  он, по сути, ничего не может противопоставить кому-либо. Но нам не впервой жевать кактус)))

♦ Предполагаемая раса:
маг-ифрит, слабое исцеление
♦ Желаемая внешность:
David Tennant
________________________________________________

♦ Ваша идея:
Скорей всего вообще любая раса, будет зависеть больше от того, кто нужен в сюжет или откликнувшемуся. Человек тоже туда же. Одно "но" - обладает особым "даром" - нечувствительностью к боли, или же отклонением в организме, как желаете понимайте. Если это дар, то может "включать-выключать" его, если же физиологическая особенность, понятно, что перманентно существует и до определенного возраста приносило одни проблемы.
Основная идея в абсолютной преданности данного индивида, скорей всего из-за спасения в детстве тем, кто откликнется: еще в раннем детстве он был продан в азиатский бордель-притон, откуда и вызволен покровителем нынешним. Была ли это облава полиции, конкурентов, просто выкуп клиентом или похищение - все равно. Персонаж помним и выплачивает долг сторицей.
Он вполне может стать для вас наемным убийцей или хакером, медиком, личным секретарем, да кем угодно, кто сможет быть действительно полезным. Возможно он повидал многое уже, находясь при вас, но ему плевать на мораль - превыше всего служение именно вам. И даже если все вокруг предадут, этот человек останется до конца и выполнит любой приказ, даже если знает, что это незаконно/неэтично/поперек горла ему самому.
Возможно болезненная привязанность к хозяину/хозяйке действительно выглядит нездоровой, но он вполне себе обладает волей разума, имеет аналитический склад ума и может высказать более рациональное решение проблемы, впрочем, в любом случае приняв за окончательное лишь указание сверху.

Есть вариант со спасением уже во взрослом возрасте (тут надо обдумать, серьезно не рассматривал этот путь), но тогда готовьтесь к ночевкам под ваше дверью, следование везде и всюду несмотря на ваши протесты, молчаливое присутствие и попытки защищать.

♦ Предполагаемая раса:
Без разницы, в зависимости от выбора того, кто позарится на это))

♦ Желаемая внешность:
Keanu Reeves

♦ Пробный пост:

Свернутый текст

Каждое утро Лесли открывает глаза и видит белый потолок. Вернее, белым он был, вероятно, несколько лет назад, сейчас же по пожелтевшей от света и времени краске поползли серые трещины и кое-где отваливаются куски штукатурки, видны грязные пятна от сырости. Он все никак не может вспомнить, что же напоминает ему этот потолок, мучается от неясных, мелькающих обрывков прошлого и мигреней, то и дело наплывающих на разум после отчаянных попыток вспомнить. Почему-то голова особенно сильно болит в солнечные дни, словно лучи светила жгут сетчатку изнутри и впиваются иглами в виски.
И все же, иногда ему это удается.
Вспомнить.
И тогда почти белый потолок постепенно пачкается алыми брызгами и багрово-черным, более густым... чем-то, что принесло его семье гибель, а его самого упрятало сюда, спрятав. Ведь спрятав, да? Доктору же можно верить? Здесь безопасно?
Когда воспоминания возвращаются, он сходит с ума. Доктор говорит, что он уже не вполне здоров, и что надо просто потерпеть, попробовать новые методы лечения, чтобы выздороветь... но ведь невозможно сходить с ума, если ты уже сумасшедший.
Или это как падать в бездну - бесконечный процесс?

Иногда в голове чешутся чужие мысли и свербит в затылке от чужих же эмоций. Он говорит об этом доктору, но тот лишь хмурится и смотрит с жалостью, назначает больше таблеток и злых уколов. И того... того самого. Оно кусается и жжется так, что крики Лесли он сам слышит даже во сне. Боль можно уговорить быть хоть немножечко, самую малость не такой едкой, не такой гадкой, если много-много раз повторить просьбу-заклинание. А если немного покачаться из стороны в сторону или назад-вперед, приговаривая заветные слова, то боль становится просто горячей, она даже греет вечно мерзнущие ноги и не дает смотреть на теперь постоянно алый потолок, сочащийся густой липкой и темной жижей.
Кап...
Кап-кап...
Кап...
Кап-кап-кап...
Кап...

Он больше не верит доктору - подчиняется, но не верит. Если делать все так, как говорят - боли чуть меньше. Но Лесли больше не верит, хоть и очень хочет. В прошлый раз эта штука заставила его рыдать несколько часов, он потерял счет времени, пока лежал там в едва теплой противной жидкости. Скулил, умоляя прекратить, но никто не захотел остановить это, никто не помог, никто не защитил от его мыслей. А в его мыслях очень и очень страшно. И некуда бежать.
Это прекращается только тогда, когда идет дождь. Лесли любит дождь - он смывает алое и грязное, остужает горячую боль в его голове и пахнет не как горшок под кроватью в палате Лесли.
Дождь пахнет здорово.
Шлеп-шлеп...
Шлеп...
Шлеп-шлеп-шлеп...

Он не понимает, почему оказался здесь - его очень давно не выводили гулять так далеко. Особенно давно не оставляли совсем одного. Но он же предупреждал, что они падают... падают... падают...
Он так далеко от "Маяка", но его свет виден и здесь, в глуши.
Свет манит и зовет.
Ему очень нужно вновь оказаться в безопасности тех стен.
Не надо было уходить.
Не надо...
Тут слишком страшно.
Тут слишком много людей.
И нелюдей.
И заклинание не работает, сколько бы Лесли его не повторял.
А если повторять громче, то приходят... другие.
Зато, если кричать, можно вырваться, сломать что-то, что отпугнет других.
Нет, все-таки, доктор был прав - он сходит с ума... все еще сходит с ума: мертвые не могут ходить, а мужчин не бывает сейфа вместо головы.
И свет все еще шепчет, указывает правильный путь, словно нить Ариадны. Лесли не может вспомнить, кто или что такое Ариадна, но помнить, что если не обрывать эту нить, можно найти выход.
И он идет... идет на тот голос.

Просто в какой-то момент на уроке мне стало дурно. Все как будто стало «слишком». Краски – слишком яркие, звуки – слишком громкие, поверхности – слишком рельефными. Это случилось не внезапно, а нарастало постепенно, просто я слишком привык превозмогать себя и игнорировал все признаки до тех пор пока это было возможно. С урока тогда я не ушел, досидел до конца, а оказавшись дома укрылся с головой одеялом для того, чтобы изолировать себя от мира.

Это помогло поначалу, но ненадолго. Со мной происходили какие-то странные вещи. Я стал просыпаться ночью от малейшего шороха, а потом и вовсе спать перестал. Я почти ничего не мог есть, все мне казалось очень сладким-кислым-горьким и так далее. Когда я прикасался к хоть немного шершавой поверхности, меня будто током било. Отдельным пунктом я возненавидел школьную форму – жесткая ткань пиджака сводила меня с ума. Это состояние наступало и отступало волнами. Только постепенно периоды облегчения становились все короче и короче.

Все это кончилось больницей. И да, теперь в моем личном деле есть метка от психиатра. Я провел там почти месяц и лечили меня медикаментозно. Очень хорошо помню момент, когда я впервые начал принимать таблетки – как будто разом выключили и звук, и свет, и все остальное. Мир стал походить на нормальный. Но тоже не слишком, на самом деле. Я ужасно переношу всякие химические препараты, особенно такой направленности. Большую часть курса я вообще плохо представлял где и зачем я нахожусь.

Он схватил меня за волосы и дернул, а я, естественно, упал, и он потащил меня волоком ближе к чайным полкам и схватил с одной из них нож для пуэра. Это странно, но нож у него был острый, я даже как-то умудрился довольно сильно порезаться им в детстве. В несколько ударов он отрезал мне волосы, я не сопротивлялся, не знаю почему, но это же был Косукэ, мой учитель и самый близкий человек и все такое. Этого просто не может быть, у меня очередные галлюцинации, закрой-глаза-и-все-пройдет...

…Косукэ стоял посередине комнаты держа в руках фарфоровую куклу. Портретную. Мою куклу. В другой руке у него все еще был нож для пуэра. Рукоятью ножа он начал наносить удары сначала по лицу куклы, а затем по рукам. Фарфор очень хрупкий материал. Я сидел на полу, прислонившись к стене, чтобы не упасть. Косукэ закончил свою экзекуцию, и швырнув мне искалеченную куклу стремглав удалился из комнаты.

Подобные слухи, озвученные при большой аудитории, могут тут же забыться.

А могут и нет

Моей истории повезло

«…Для того, чтобы поговорить с Ями-сама, нужно выйти на улицу около двух часов ночи и пойти к телефону-автомату. После того, как пробьёт два, нужно набрать в автомате номер своего мобильника. Прослушать четыре гудка, а потом позвать Ями-сама и попросить его отомстить своему обидчику. 

Ями-сама не будет убивать каждого, но если человек, о котором просишь любил, а потом предал, то Ями-сама перезвонит тебе. После этого на карте в смартфоне появится маркер, которым отмечен алтарь. Он находится в заброшенном подвале больницы, найти его не просто. Но, если удастся нужно оставить там подношения (среди них обязательно должны быть шелковая нить или кокон шелкопряда), тогда тот, о ком ты просил, умрет.

Ями-сама сплетет из нитей шелковый шнур и удушит обидчика…»

Просто городская легенда, одна из многих, сам бы я никогда в такое не поверил. Но иногда это срабатывает, вот в чем дело…

А еще у меня есть сайт. Иногда с двух до трех ночи я там отвечаю на дурацкие вопросы. 

Он всегда говорил своим пациентам – прежде чем проявить гнев, страх, тревогу или иное негативное чувство посчитай до десяти. Это поможет принять правильное решение.
Раз.
Почему он сейчас не может применить свой совет? В висках расползается нудная пульсирующая боль, отдающаяся потемнением в глазах. Ему кажется, что даже ноги подкашиваются от этой боли. Он снова закусывает губу и морщится от привкуса крови.
Два.
Рука, дрогнув от чужого тепла, инстинктивно дергается в сторону, пальцы сжимаются на мгновение в кулак – судорожное движение, прерванное в доли секунды. Но все же он не одергивает ее совсем: тепло чужих рук, которые на самом деле такие же холодные как его, проникают в вены быстрее наркотика. И это прикосновение… Кажется, в этот момент Рейнард готов отдать все: собственную душу, тело, небо над головой – весь мир, лишь бы это прикосновение не заканчивалось.
Три.
Глубокий вдох прерывается где-то на половине, превращаясь в столь же долгий выдох. Боль усиливается, ощущается так, будто кто-то нагнетает воздух в черепной коробке, повышая давление до сверхвозможного, а чужой голос… родной голос, проникает словно сквозь толстую стену. Но он понимает о чем говорит Александр, и это понимание пугает еще больше. Бьет еще больнее. Разрушает еще сильнее.
Четыре.
Ему хочется закричать. Громко. С надрывом. Оттолкнуть этого мужчину от себя, того, чей взгляд заставляет забыть о себе. Того, чьи прикосновения обжигают сильнее самого жаркого огня. Того, от которого хочется бежать как можно дальше, но при этом оставаться рядом. Ближе. Как можно ближе. Срастаясь в одно, неразделимое целое.
Пять.
Перед глазами встает дорожная разметка и свет фар в лицо. Удар. Пульсирующая кровь, стекающая по рукам и… темнота. Он вздрагивает от этого воспоминания, вырывая, наконец, руку и делает шаг в сторону. Отводит глаза не в силах смотреть в них еще дольше. Не в силах справиться со своими эмоциями и болью.  Отворачивается, тяжело вздыхая и делая пару шагов вперед по скрипучим доскам причала. Если бы он мог. Если бы он знал. Если бы…
-Ты… - он начинает фразу и спотыкается в самом начале. Достает из кармана пачку, вытаскивает последнюю сигарету. Руки не слушаются и, чтобы закурить требуется несколько нервных щелчков зажигалкой. Первая затяжка, дым оседает в горле и заставляет закашляться, - думаешь… я хочу вернуть те воспоминания, без которых только научился жить?
Шести не будет. Семи тоже. Он уже сорвался и теперь слова, слетающие с губ бьют его даже сильнее, чем того, кого он хочет ими ударить. И эта боль ощущается физически, загоняя сердце, как дикую собаку в клетку.
- Ты просто сломал мне жизнь и теперь хочешь все вернуть? Думаешь, это так просто? – свободная рука сжимается в кулак и Рейнард резко разворачивается к своему собеседнику. Он злится и не может совладать с этой злобой, но… Он не может долго находиться под его взглядом. Оставаться с теми же чувствами и ощущениями – Александр тянет его похуже наркотика, вызывая желание не то обнять, крепко до хруста в ребрах, не то ударить как можно сильнее.
- Ты сломал жизнь и себе и теперь думаешь, что все обойдется? – мужчина чувствует как дрожат его руки, а дрожь эта постепенно охватывает все тело, - Если так…
Он не знает что говорить и в одно мгновение вновь сокращает то расстояние, которое только-что восстановил. Выбрасывает сигарету в воду одним резким движением, а другим столь же резким обхватывает чужое, такое родное лицо. То лицо, которое он пытался вспомнить столько времени. Заглядывает в глаза, сдерживая вырывающийся не то рык, не то стон и заканчивает уже тише:
- То ты глубоко ошибаешься…
Если бы он только мог. Если бы он мог совладать с собой, развернуться и просто уйти. Сесть на мотоцикл. Уехать как можно дальше, туда, где они больше никогда не встретятся. Но он не может. И поцелуй, резкий и агрессивный, от которого он тоже не может удержаться, только подтверждает это.

Десять.